Еще в юности у меня родилась привычка по возвращении с рыбалки записывать свои наблюдения в специально заведенную тетрадь. Сперва это были сжатые сведения о погоде в день ловли, температуре воздуха, атмосферном давлении, направлении и силе ветра, качестве клева и т. д.

Позже, уже работая в "районке", я пришел к выводу, что порой всевозможные события, происходящие на берегу водоема, встречи с интересными собеседниками, коллегами по увлечению бывают не менее результативными самого весомого улова. Решил расширить диапазон своих пометок. На этот случай во внутреннем кармане куртки всегда находились блокнот и карандаш.

Затяжная весна текущего года далеко не благоприятствовала успешной рыбалке. И как-то вечером, страдая который день от вызванного затянувшейся непогодью бесклевья, я потянулся к свой старой затертой тетрадке.

Рыбацкие воспоминания, как и воспоминания детства, всплывают в сознании так ярко и красочно, словно это было только вчера, тем более, если они зафиксированы на бумаге.

Я листаю страницы, и в памяти оживают эпизоды моего единения с природой, удочкой, рекой. Некоторыми из них я и хочу поделиться с читателями газеты "Іўеўскі край".

Скопа и голавль

Эта запись в моем блокноте датирована 23 июня 1987 года. Как обычно, указаны место рыбалки, погодные параметры, время ловли. В скобках нахожу пометку: "Скопа".

Скопа, если кому интересно, относится к дневным хищным птицам из соколообразных. Питается в основном рыбой и в определенной степени составляет хорошую конкуренцию нам, рыболовам. Хищница вооружена крепким крючкообразным клювом, на пальцах ног имеются острые загнутые когти - идеальное орудие для успешной "рыбалки".

Тем утром я пытал свое рыбацкое счастье под черемухой на правом берегу Немана напротив деревни Кривичи. Здесь, среди затопленных дубовых стволов, наверное, не одна сотня рыбаков навсегда распрощалась со своими заветными блеснами и крючками.

Стволы дубов были обильно покрыты всевозможными моллюсками и прочей рыбной снедью, да к тому являлись превосходным укрытием для хищников подводного мира. Рыба держалась этих мест постоянно. Попадались щука, судак, голавль, лещ, хороший окунь, не говоря уже о плотве, густере и т. д.

Солнце поднялось уже довольно высоко, клев помаленьку стал затухать. Время было сматывать удочки в прямом и переносном смысле. Я встал со стульчика и хотел было направиться к садку с относительно средним в этот день уловом, как вдруг заметил над рекой парящую пернатую хищницу. Скопа плавно кружила над водой, зорко всматриваясь в слепящую глаза блестящую гладь. Круг один, второй, третий… И в миг - стремительный бросок вниз, всплеск… Я вижу, как во все стороны брызнули мальки, словно после удара жереха, и невольно становлюсь свидетелем водного шоу, своеобразной водной рулетки, в которой ставки равны жизни. Похоже, молодая и неопытная еще охотница атаковала свою добычу - двух-трехкилограммового головля - явно переоценив свои физические возможности. Сейчас же, не в состоянии высвободить крепко застрявшие когти в спине сильной рыбины, которая никак не хотела покидать среду своего обитания, хищница стала превращаться в жертву. Голавь пытался уйти в глубину, но скопа, широко расставив крылья, служившие ей в тот момент спасительным кругом, всячески старалась пресечь эти попытки. Я, как завороженный, наблюдал за этой схваткой, где действительно ставки приравнивались к жизни. Длилась она минуты две-три, не более и, к моей радости, победителей среди участников не оказалось.

Я не знаю: удалось ли птице самой освободиться, или же голавль сумел вырваться из ее смертельной хватки, но все же скопа взмыла вверх, вознося высоко к небу торжество жизни.

Старик и сом

За многолетнюю практику любительского рыболовства подобных зарисовок с натуры в моей тетрадке собралось порядком. Я листаю записи и нахожу дату 3 августа 1988 года.

Помнится, на ночную рыбалку я выбрался тогда к концу дня. Первым делом надо было наловить живца, дабы зарядить на ночь жерлицы. Главным объектом моей охоты планировался судак. Обосновался я в тот день на левом берегу Немана под высоковольтной линией электропередачи.

Наловить на Немане пескаря - любимого лакомства для полосатого разбойника - в те годы особого труда не составляло. Минут через двадцать в ведерке уже плескалось десятка с два шустрых рыбешек. Я поместил их в мелкоячейчатый садок и опустил в реку. Затем принялся за подготовку ночлега.

Солнце опустилось за верхушки сосен, и на землю бархатной мантией стал ложиться вечер. Остро и знойно запахло разогретой сосновой смолой.

В этих местах, где приходилось останавливаться уже десятки раз, мне было знакомо все до мелочей. Казалось, что и время здесь текло по своему особому, строго выверенному распорядку. Вот сейчас на противоположном берегу, там, где Ивьянка впадает в Неман, збойский пастух начнет собирать стадо, выгоняя его из реки. Спустя же минут десят, где, спасаясь от кровожадных насекомых, коровы стояли в воде, вскипят небольшие бурунчики, и голавли станут подбирать сбитых хвостиками животных оводов и слепней. Еще через некоторое время с низовья реки донесется песня о Гале, которую "падманулі, павезлі з сабою". Скользя на лодке вдоль своего "кривичского" берега, ее будет петь местный старик, подбирая в "гайку" обкорнанные бобрами стволы молодых деревьев. Его не по годам молодой сочный голос уже не раз так задушевно рассказывал мне о невеселой судьбе увезенной невесть куда обманутой девушки, что приходилось забывать о поплавке. В вечерней тишине песня обретала крылья и плыла, плыла над водой, воскрешая в памяти есенинские строчки:

"Там вдалеке, на кукане реки,

Грустную песню поют рыбаки".

Этим вечером певец-лодочник что-то запаздывал. Я взглянул на часы. Нет, все в порядке. Вскоре из-под моста ко мне долетели берущие за душу слова старой песни. Я перестал собирать хворост и приготовился слушать. Но что это? Пение оборвалось уже на первом куплете. Сначала послышался вскрик, а затем ко мне донеслось что-то фольклорное, но, скажем так, не совсем литературное. Из-за поросшего на берегу ивняка было плохо видно, что происходит. 

Я поспешил на чистое место. Картина, представшая перед глазами, была не для слабонервных: старик, стоя в лодке, что есть силы упирался шестом в песчаную отмель, а его "гайку" какая-то неведомая сила пыталась развернуть кормой к глубине. Из всего набора забористых фраз словарного запаса мужчины я могу привести лишь одну: "Утопит, душегуб, утопит!..". 

В недоумении созерцая происходящее, я стоял на берегу и не мог понять: кто и почему решил утопить дедушку. Уж не водяной ли? Впрочем становилось не до шуток. "Гайка" стала выплясывать такие зигзаги, словно ее седовласый капитан на склоне лет решил освоить байдарочный слалом. 

Еще не зная, чем смогу помочь, я все же вошел в воду, но опоздал. Старик, бросив шест, схватил топор и рубанул по корме, к которой, как позже выяснилось, был привязан шнур - простейшая свинцовая снасть, подобие рыболовной дорожки. На нее-то и позарился властелин подводного мира - Сом.

Позже, уже сидя у костра и оправившись от пережитого волнения, стары рыболов с воодушевлением рассказывал мне, что привычка рыбачить подобным образом, "без отрыва от производства", появилась у него в ранней молодости во времена панской Польши. Тогда ему и его сверстникам, чтобы заработать на кусок хлеба, приходилось по Неману гонять плоты.

 "А ведь этот паразит пуда четыре был, не меньше", - посокрушался мне дед на прощание об упущенной добыче, и в его глазах молодо и задорно блеснул азартный огонек.

Г. Мирончик.