АВТОР: Антонина Завадская, уроженка д. Трабы, в настоящее время живет в г. Москва. Закончила Трабскую СШ, филологический факультет БГУ. Работала преподавателем русского языка и литературы, исполнительным директором в частной компании.
Этот рассказ основан на реальных событиях из жизни моих деда Гриши и бабушки Жени.
Григорий лежал на взгорке, прикрыв глаза. Коровы лениво пережёвывали траву, некоторые потихоньку укладывались, утомлённые хождением по кустам у опушки, где была самая сочная травка. "Скоро подойдёт связной из отряда, - подумал Григорий, - самое время: бабы и детишки, ходившие в пущу за ягодами, должны уже возвращаться, чтобы заняться работой по дому и в огородах".
Тревожно на душе у Гришки-пастуха, как всю жизнь звали его на выселках. Сколько себя помнит Григорий, всегда он был при стаде, с малолетства остался сиротой, вот и пришлось зарабатывать себе на жизнь. А что ещё мог делать 10-летний мальчуган, как не пасти общественное стадо за кусок хлеба и несколько злотых? Старший брат работал в лесу на заготовках, пропадал там по нескольку месяцев, и Гришка оставался один. Но он не жаловался - такая, знать, судьба. Бабы жалели сироту, время от времени клали в его полотняную торбочку к хлебу с картошкой то кусочек сальца, то домашнего сыра, а то и варёное яйцо доставалось.
Плохо стало мальцу, когда брат женился. Ух и жадная была эта братнина Шурка: не пускала Гришу даже за стол. Он усаживался у порога на низкой скамеечке, Шура кидала ему пустой картофельный блин-окраешек, которым хозяйки обычно прикрывали всю стопку пропитанных растопленным смальцем толстых блинов, чтоб те подольше не засыхали. И пилила, пилила Гришку без конца: всё не так и не этак.
Шло время, Гриша взрослел, но ничего в его жизни не менялось. Да и что он мог изменить в своей жизни? "Шёл бы ты уже из хаты, женился бы, - твердила Шурка. А кому он нужен, сирота горемычная? Кто отдаст за него свою дочь? Был бы красавцем, косая сажень в плечах, может, какая бы и уговорила родителей - парень он работящий, добрый. Да не вырос Гришка на таких-то харчах - маленький, тихий, невзрачный и одет так, что самому хоть от людей беги. Если бы не беда в семье его Женьки, так и прожил бы бобылём.
Андрей, отец Жени, был хозяином справным: две коровы, с десяток овец, поросята, гуси-куры, а самое главное: красавица Ласточка, кобылка, Андреева гордость. Ох и жалел он свою Ласточку, воз доверху не загружал, а на взгорке слезал и подставлял плечо под перекладину, помогая кобылке. И дети у него хорошие: сын Василько, кудрявый красавец-певун, дочки Женя и Марылька, ладные, работящие. Уже к Жене и женихи приглядывались. И соседский Коля вечером под явором шепнул, что после жатвы сватов пришлёт. Но беда пришла в их дом. Собираясь на свадьбу в соседнюю деревню, Василько запряг Ласточку и, в молодом нетерпении, торопясь, сильно ударил кобылу вожжами на глазах у отца. Андрей крикнул в сердцах: "Да чтоб тебя Ласточка назад лежачим привезла". Вскрикнула Аршуля, жена Андрея: "Что ж ты делаешь, старый, - отцовское проклятие страшное", - упала на колени, читая молитву. А назавтра Ласточка так и привезла лежащего Василя: избили до смерти заезжего красавца местные хлопцы. Через несколько дней не стало у Андрея сына. После похорон Василя Андрей сказал дочерям: "Замуж в чужую семью не пойдёте. Если есть женихи, пусть к нам в хату идут, мне в семье хозяин нужен, наследство передать". Заплакала Женя, зная, что в дом к жене, в приймаки, ни один уважающий себя парень не пойдёт - позор это для мужика. Осенью её Коля женился на другой. А через неделю после его свадьбы двоюродная сестра, приехавшая к ним с выселок помочь с молотьбой, рассказала ей про Гришку-пастуха, как измывается над ним братнина жена. Тогда, после окончания работ, Женя запрягла Ласточку, усадила сестру и поехала с ней на выселки. Гриша никогда не забудет, как впервые зашла в их дом Женька, невысокая, с яркой лентой в длинной косе, строго так взглянула из-под бровей: "Ты что ли Гришка-пастух?". Он только и смог, что кивнуть. "Собирайся, поедешь ко мне, свадьбу сыграем, будешь сам хозяином, когда моего отца не станет". Так Гришка стал примаком. Тихий, старательный, но упрямый парень не пришёлся ко двору в семье тестя. Тяжёлый характер у Андрея, злился старый на зятя, попрекал, а Григорий хоть и молчал, но делал всё по-своему. Так что как только родился у Жени первенец Василько, выгнал старый Андрей Гришу из дому - будет теперь в их семье и без него мужчина.
Целых семь лет приходилось Грише жить без жены и сына, изредка навещая их по праздникам. И только когда слёг Андрей, провалившись в болото, вернулся Гришка в семью. Не стало Андрея, следом за ним тихо ушла его Аршуля. А Женька один за другим подарила Григорию сына Андрея, дочку Надюшку, а следом ещё двоих парнишек, Севу и Володьку.
Трудился Григорий, растил детей, исправно платил налоги, (польские законы суровы, хотя никак Гришка не понимал, почему их, белорусов, полякам отдали). А тут вдруг новость: Германия напала на Польшу. Неужели ж немцы сюда придут? Но вместо немцев пришли Советы.
Григорий приподнялся на локте, окинув взглядом своё стадо. Коровы мирно лежали, лениво пережёвывая съеденное. Солнце высоко стояло в небе, лето 1943-го выдалось жаркое, сухое. "Это в 41-м, когда на смену Советам пришли немцы, дождило", - вспомнил Григорий.
Точно, как раз дождь шёл, когда Гришка возвращался с Березины с уловом, и его догнала немецкая колонна. Он даже испугаться не успел, когда его окружили мотоциклисты в чужих касках, что-то крича на своём лающем языке. Потом всех оттеснил переводчик и по-русски спросил, где найти врача, потому что машина господина лейтенанта подорвалась на мине, и ему срочно требуется помощь.
- Какой же у нас может быть врач? - удивился Гришка. - Врач у нас в районе, вёрст пятнадцать отсюда.
- В район не успеем, - отозвался переводчик, - кровью истечёт.
- Так вашего лейтенанта к Прокопихе надо, - сказал Григорий, - она руду заговаривает, кровь то есть, если кто поранится, все наши к ней идут.
- Показывай дорогу.
Григория усадили в мотоциклетную люльку, и он показал дорогу к дому Прокопихи. Немецкий лейтенант был совсем молоденький, беленький такой, по мысли Гришки, ненамного старше его Василька. Метался в беспамятстве, всё норовил сорвать повязки с груди, тяжело дышал, и что-то булькало у него внутри при каждом вздохе. "Не жилец", - тихо шептались окружившие дом знахарки вездесущие любопытные бабы. Но Прокопиха - таки выходила немчика. Неделю пробыл он у знахарки. Хотя пришёл в себя уже на второй день, только был ещё настолько слаб, что немцы не рискнули везти его дальше, оставили офицера под охраной. И совсем не страшные тогда были те немцы: весёлые, один всё на гармошке губной наигрывал, не охальничали, только кур пришлось бабам по пуням прятать: очень уж охочи были до курятины. Детишки, те совсем осмелели, угощали немцев огурцами и даже трогали тихонько блестящие мотоциклы.
"Да, - думал Григорий, - тогда ещё немцы вызывали не страх и ужас, а тревожное любопытство. Это позже, когда везде появились расклеенные приказы, в которых постоянно повторялись слова "орднунг", порядок по-немецки, и "расстрел", а потом и начались те самые расстрелы (за спрятанное зерно, за укрывательство евреев и раненых красноармейцев расстреливали целыми семьями, не щадя даже малых детишек), при виде немцев сельчане старались схорониться от греха подальше".
Тихий свист прервал раздумья Григория. Он неторопливо поднялся, окинув взглядом стадо, и двинулся к молодым сосенкам. Там уже ждал его Михаил, Гришкин связной из отряда "Мстители". По заданию отряда ходил Григорий на станцию продавать масло, творог, сметану, а заодно получал или передавал записки тем покупателям, что сами находили Гришу и произносили слова пароля. По ночам его Женька пекла для партизан хлеб, который на рассвете забирал всё тот же Михаил. Вот и вся помощь партизанам. А что делать, пятерых детишек надо поднимать, не пойдёшь с винтовкой по лесам, не бросишь семью.
Григорий протянул Михаилу кисет, затянулись самосадом. Всегда весёлый и разговорчивый, Михаил сегодня хмуро молчал.
- Случилось что? - спросил Григорий.
- Да, - коротко бросил Михаил и, затянувшись табаком, продолжил: - В лес тебе надо.
- Долго думал? А детишки мои пусть с голоду мрут? - мрачно произнёс Григорий.
Михаил помолчал, потом, с трудом подбирая слова, начал рассказывать. В отряд к ним пришёл сельчанин из Ятолтович. Туда ворвались хохлы из УНСО и немецкая зондеркоманда. Согнали сельчан на площадь и приказали всех детей до пятнадцати лет собрать в церкви. На вопрос, зачем, бендеровец-переводчик, ухмыляясь, пояснил: "Фюрер, когда проезжал в Винницкую ставку, обратил внимание, что у белорусов большие семьи, много детей. Столько рабов ему не надо. Да и немецкие учёные установили, что дети съедают хлеба больше взрослых. Вот мы и будем экономить хлеб для рейха".
Михаил замолчал.
- Ну что ты, не тяни. Что дальше? - задыхаясь, выдавил из себя Гришка, понимая уже и не принимая жуткую правду.
- Дальше? А дальше сам знаешь что: согнали детей, а взрослым сказали: хотите - идите с детьми. Женка того мужика пошла с детьми, восемь их у них было, а он остался. Всё рассказывает, как шли они, а жена сынишке младшему говорила: "Зачем ты, Иванка, резиновые боты обул, ножки долго гореть будут".
Григорий глухо застонал:
- Гады, как земля их носит!
- Гриш, ты бы шёл к нам в отряд, не убережёшь ведь своих, если что. А не можем мы с семьями, сам понимаешь: нет у нас связи с Москвой. Вот к брянским партизанам регулярно самолёты с Большой земли боеприпасы, харчи доставляют, а обратно раненых и детишек с бабами забирают, - сказал Михаил.
- Нет, Миша, я со своими. Что Бог даст…
- Ну бывай. Там в твоей землянке муку забери, пусть Женька хлеб ставит, под утро заберём. Никто не интересуется, почему по ночам дым из трубы валит?
- Да нет, может, и замечают, но не спрашивают: народ у нас понятливый, гадов нет.
Михаил кивнул и исчез за кустами. А Гриша постоял, задумавшись, потом защёлкал бичом, сгоняя своё стадо к речушке: надо напоить коров и гнать домой: в самую жару коровы отлёживались в своих хлевах, да и хозяйкам подоить скотину надо.
После водопоя отяжелевшие коровы сами неторопливо направились к деревне. Гришка шёл, думая об услышанном, вздыхая, время от времени подгоняя отставший скот. У сарая ждал его средненький - десятилетний Андрейка. Только закрыл Зорьку, взял ведро, чтобы набрать воды в колоду, и тут увидел в соседнем дворе у Панкрата немцев. Григорий мгновенно толкнул в траву Андрейку, шепнул: "Ползи, сынок, в овражек, там, в осоке схоронись", - а сам уже видел, как к нему во двор по-хозяйски шагают немцы, пригляделся, нет, оуновцы. "Вот оно, и по нас пришло - не миновало. Деточек жалко, и не жили совсем", - мелькнула мысль, и Григорий обречённо шагнул навстречу "гостям".
- Здоровеньки булы, - радостно осклабились бендеровцы.
- Здоровей видали, - хмуро ответил Гришка.
- Давай, мужик, собирай своих и хутэнько на площу.
- А что там будет? - с надеждой (вдруг обойдётся: приказ какой зачитают) задал вопрос Гришка.
- Медальку всем дадут и каравай, - заржал младший из оуновцев. Старший резко оборвал:
- Кончай шутковать. А ты, хозяин, поспеши: там всё и узнаешь.
На крыльцо вышла встревоженная Женька.
- Собирай детей, - сказал Гришка, - на площадь надо.
- Так Андрейка… - начала говорить Женя, но Григорий резко крикнул, не дав договорить:
- Кому сказано: всех детей собирай, и быстро на площадь!
Женька метнулась в хату, поняв сразу, что пришла беда: никогда за все годы ни разу не повысил на неё голос Григорий. Приказав Васильку выводить Надюшку, взяла на руки маленького Володьку, за руку шестилетнего Севу и, испуганная, кинулась на улицу к Гришке. Вышли за ворота. Сельчане потихоньку стекались на площадь, гомоня, вглядываясь в окружавших площадь немцев, гадая, зачем их тут собирают. Стояли, переговаривались, утихомиривали ребятишек. И вдруг на минуту стало тихо, всё поняли люди, увидев оцепление и нацеленные на них пулемёты. А потом крик, слёзы.
- Простите меня, если обидела кого, последний наш час пришёл, - крикнула Прокопиха.
Бабы обнимались, целовали детишек, кто выл, кто слал проклятья, многие упали на колени, твердя слова молитвы. Маленькая Верочка, дочка Василины, подбежала к стоявшим в оцеплении оуновцам:
- Дядечка, не забивай мяне, я песенку спою, хорошую, про перепёлочку. И звонкий детский голосок старательно вывел: "Ты ж мая, ты ж мая перапёлачка, ты ж мая, ты ж мая невяличкая...". Каратели замерли. Затихла толпа. И вдруг кто-то из детей подхватил мелодию, потом ещё и ещё, и вот уже взрослые с какой-то обреченной яростью стали выводить слова немудрёной народной песни.
Закончилась песня. Все молчали, потрясённые. И тут тишину нарушил голос старого Шибута:
- Ждут чего-то, команды какой, что ли. Иначе давно бы уже кончили. И все с надеждой замерли, застыли: а вдруг и правда…
И в этой тишине где-то вдалеке послышался шум мотора. Подкатил блестящий автомобиль, из него выпрыгнул стройный подтянутый офицер.
- Гляди, Прокопиха, это же твой немчик, - вскрикнула какая-то женщина.
Это на самом деле был тот самый лейтенант, которого выходила деревенская знахарка.
- Да не лейтенант он, капитан уже, - сказал кто-то из парней, - выслужился на крови.
Толпа затихла. Белокурый капитан подошёл к офицеру из зондеркоманды, протянул ему какую-то бумагу, что-то объяснял, жестикулируя. Потом обернулся к толпе сельчан, начал говорить по-немецки. Оуновец перевёл: "Немецкое командование дарит вам жизнь, потому что вы спасли их офицера. Вас перевезут в район, в Юратишки, там будут решать, как быть с вами дальше. Сейчас вы пойдёте собираться, грузите на телеги пожитки, запасы еды, коров можно будет взять с собой, привязав к телегам. Расходиться будете организованно. Каждую семью будет сопровождать немецкий солдат. Мелкая живность: козы, овцы, куры, поросята - будет реквизирована для нужд великой Германии.
(Продолжение рассказа следует).
