В преддверии Дня народного единства вспомнила о дневнике моей бабушки, детство и юность которой пришлись на «польскі час». Перебрала домашнюю библиотеку: Янка Брыль, Вячеслав Адамчик, Максим Танк… Среди героев их произведений вижу загорелых под палящим летним солнцем сельчанок, задумчивых и немного потерянных матерей-старушек, вопрошающие взгляды школьников-подростков, представителей многих других слоев общества, разделенного по Рижскому мирному договору в 1921-м. В запечатленных художниками образах как будто застыл вопрос: кто мы и что с нами будет завтра?
Простым карандашом на бумаге рисую портреты белорусов, проживавших в западных регионах в 1920—1930-х: темные хаты, грустные глаза мужчин и женщин, их натруженные от постоянной работы руки... Герои рисунков — мои прабабушка, прадед, их четверо детей. Расцвет их жизни пришелся на время, когда Западная Беларусь находилась под властью польского государства. Кто знает, как сложилась бы судьба их семьи, если бы не крутые водовороты истории.
Разорванные нити
Прабабушку свою никогда не видела. О том, как она выглядела, могу судить только по фотографии на ее памятнике. Еще несколько пожелтевших от времени снимков в семейном альбоме.Феофания Кузьмич (до замужества Станкевич) родилась в 1903-м. Окончила три класса церковно-приходской школы, хорошо училась, мечтала стать артисткой. Но все планы перечеркнула Первая мировая война.
Деревня Крынки, да и в целом Кореличский район, в 1914 году оказалась на линии фронта. Местное население было эвакуировано, в том числе и семья Станкевичей. Вернулись домой крынчане только в 1921-м. Стремились на родину, не предполагали, что от их «вёсачкі» останется пепелище.
Дочь Феофании Ирина Серова (до замужества Кузьмич), моя бабушка, в своем дневнике, датированном 2013 годом, писала:
«Мама рассказывала, что после Первой мировой в деревне сгорели все дома. Кругом было запустение. Нечего было сеять. Ели только грибы да крапиву, что росла в изобилии. Постепенно начали как-то обживаться. Благодаря помощи знакомых в соседней деревне родители моей мамы построили небольшую халупу с одним окном. Так и жили, почти не видя белого света».
Листая страницы рукописи и вглядываясь в неразборчивый мелкий почерк бабули, пытаюсь узнать, не писала ли она что-нибудь о том, как жила их семья и что происходило в деревне в 1920—1940-е. Сплошные строки без абзацев и отступов на одну клетку — очевидное свидетельство того, что люди тщательно экономили место в тетрадях, чтобы хватило надольше.
Рукопись на русском. Бабушка, учась в польской школе, белорусского не изучала. Обучение на родном языке польскими властями запрещалось.
Жизнь под запретом
В Крынках Феофания встретила красавца Максима Кузьмича. Его семья, тоже вернувшись из эвакуации, постепенно расчищала участок для строительства нового дома. Молодые люди, найдя общие интересы, увлекались поэзией, читали наизусть стихи Пушкина и Некрасова. И вскоре поженились. Кто знает, чего бы могла добиться их семья, если бы не те ужасные социальные условия, созданные тогдашними польскими властями.Из дневника Ирины Серовой:
«Люди были предоставлены сами себе. Случись что со здоровьем, обратиться было не к кому. Однажды мальчишки, играя во дворе, случайно попали из рогатки в глаз моей младшей сестре. Глаз вытек. Родители поехали за тридцать километров на повозке, запряженной лошадью, к врачу в Новогрудок. Требовалась операция. А за нее нужно было заплатить немалые деньги. Родители все лето работали от зари до зари на помещичьей усадьбе, но вместо денег получали лишь какие-то квитанции. В итоге сестренка потеряла зрение.
Даже самые простые вещи, необходимые в быту, люди делали своими руками. Производств мало. Что сам сделаешь, тем и пользуешься. Помню, что ниток не было. Мама как-то умудрялась прясть такие тонкие, что их можно было затянуть в иголку. Шила одежду и тем крестьянам, которые давали нашей семьей коня, чтобы вспахать землю».
Прадед Максим понимал: для того чтобы у его детей было светлое будущее, нужно что-то менять. Поэтому вскоре присоединился к Коммунистической партии Западной Беларуси (КПЗБ), начал подпольную борьбу с польским гнетом.
Бабушка рассказывала, что ему даже удалось два раза пересечь границу Западной Беларуси и БССР. В 1926-м всю их подпольную группу арестовали и осудили на три года тюрьмы.
После освобождения бывшему заключенному не разрешалось жить на одном месте. Семья все время переезжала с места на место, колесила по всей стране в поисках работы. Чтобы как-то выживать, сначала освоили производство кирпича, зимой изготавливали валенки, прадед точил для крестьян сельскохозяйственные инструменты.
Как позже рассказывала бабушка, глава большого семейства (в 1935 году уже было четверо детей) мечтал дать всем наследникам хорошее образование. Учась в деревенской польской школе, можно было получить только знания начальной. Дальнейшее образование стоило больших денег. Прадед пробовал переехать ближе к городу, но и там ждало разочарование.
Глоток свежего воздуха
Из дневника Ирины Серовой:«1 сентября 1939-го старшие дети в нашей семье пошли в школу в соседнюю с Крынками деревню Березовец. Там мы узнали, что началась война. Еще две недели походили в школу и перестали. Всем было страшно.
А 17 сентября вдруг в деревню пришла Красная армия. Два дня и две ночи шли солдаты через нашу «вёсачку» на запад. Дед Яхим все это время стоял у дороги на коленях, останавливал красноармейцев и спрашивал, не знают ли они что-нибудь о его сыне Михаиле Станкевиче, который служил в Красной армии.
В первый день, когда в Крынках появились красноармейцы, местные жители в начале деревни выставили стол с хлебом и солью, нашли где-то красную ткань, устроили своеобразный митинг-встречу своих спасителей. Многие не скрывали радости, благодарили за то, что не оставили погибать «под поляками». Особое воодушевление ощущалось среди молодежи».
Бабушка рассказывала, как ее мама достала где-то красную ленту, которую не разрешала носить повседневно, завязала большой бант на голове дочери, показала, где стоять у стола, что говорить, встречая солдат.
Через несколько дней красноармейцы уже шли назад, среди них были раненые. Местные жители выносили к дороге хлеб, раздавали солдатам.
Из домов помещика сделали школу и клуб
За Крынками располагалась усадьба помещика Липницкого. Незадолго до прихода Красной армии хозяева имения уехали, прихватив с собой лишь один чемоданчик.Из дневника Ирины Серовой:
«Вскоре начался раздел панского имения. Из местных жителей был избран комитет в составе трех человек, который должен был распределить среди местного населения имущество помещичьей усадьбы. Моего отца избрали председателем. Помню, как они шли втроем по улице с красными лентами на груди.
Имение было небогатое: дом помещика, два дома для батраков, хозпостройки — свинарники, коровники, конюшня. Хозяйство, похоже, велось успешно: там даже была своя сыроварня. Сыры оттуда поставляли и в польскую столицу.
В итоге все это помещичье добро сельчане разобрали, земля была разделена между безземельными и малоземельными. Коров, свиней распределили среди бедных крестьян. Нам тоже досталась корова».
По рассказам бабушки, из одного помещичьего дома сделали школу, куда крестьянские дети в 1939/40 учебном году пошли для изучения кириллицы. Поскольку ранее образовательный процесс велся на латинице, все ученики были переведены в предыдущие по счету классы.
Во втором помещичьем доме сделали клуб, где в зимнее время сельчане проводили собрания, даже ставили спектакли (сюжетами были эпизоды из жизни партизан и подпольщиков).
После Великой Отечественной дом помещика, который располагался в Крынках, по распоряжению представителей советской власти разобрали и построили школу для учеников трех деревень. Позже помещичьи дома перевезли в соседнее село и отдали в распоряжение местного колхоза.
…Всматриваюсь в лица родных на фото, сделанном уже в мирные 1960-е. Все они — Ирина, Юрий, Евгений, Надежда Кузьмич — родились «за польскім часам», с раннего детства ощутили на себе тяготы жизни той непростой и противоречивой поры. Не могли учиться, но спустя годы, когда лихолетье минуло, получили профессии, создали семьи и всячески старались передать память о пережитом детям и внукам. Благодаря их стараниям ценность даты 17 сентября 1939 года сегодня понимают уже мои дети. Рукопись бабушки, воспоминания о темных 1920—1930-х, а также старинные фото предков мы сохраним как сокровенную реликвию для будущих поколений. Чтобы знали и помнили…
